Неточные совпадения
Как полусонный, бродил он без цели
по городу, не будучи в состоянии решить, он ли
сошел с ума, чиновники ли потеряли голову, во
сне ли все это делается или наяву заварилась дурь почище
сна.
Лариса. Я ослепла, я все чувства потеряла, да и рада. Давно уж точно во
сне все вижу, что кругом меня происходит. Нет, уехать надо, вырваться отсюда. Я стану приставать к Юлию Капитонычу. Скоро и лето
пройдет, а я хочу гулять
по лесам, собирать ягоды, грибы…
Было что-то нелепое в гранитной массе Исакиевского собора, в прикрепленных к нему серых палочках и дощечках лесов, на которых Клим никогда не видел ни одного рабочего.
По улицам машинным шагом
ходили необыкновенно крупные солдаты; один из них, шагая впереди, пронзительно свистел на маленькой дудочке, другой жестоко бил в барабан. В насмешливом, злокозненном свисте этой дудочки, в разноголосых гудках фабрик, рано
по утрам разрывавших
сон, Клим слышал нечто, изгонявшее его из города.
Несколько раз делалось ему дурно и
проходило. Однажды утром Агафья Матвеевна принесла было ему,
по обыкновению, кофе и — застала его так же кротко покоящимся на одре смерти, как на ложе
сна, только голова немного сдвинулась с подушки да рука судорожно прижата была к сердцу, где, по-видимому, сосредоточилась и остановилась кровь.
Он
по утрам с удовольствием ждал, когда она, в холстинковой блузе, без воротничков и нарукавников, еще с томными, не совсем прозревшими глазами, не остывшая от
сна, привставши на цыпочки, положит ему руку на плечо, чтоб разменяться поцелуем, и угощает его чаем, глядя ему в глаза, угадывая желания и бросаясь исполнять их. А потом наденет соломенную шляпу с широкими полями,
ходит около него или под руку с ним
по полю,
по садам — и у него кровь бежит быстрее, ему пока не скучно.
Барин помнит даже, что в третьем году Василий Васильевич продал хлеб
по три рубля, в прошлом дешевле, а Иван Иваныч
по три с четвертью. То в поле чужих мужиков встретит да спросит, то напишет кто-нибудь из города, а не то так, видно, во
сне приснится покупщик, и цена тоже. Недаром долго спит. И щелкают они на счетах с приказчиком иногда все утро или целый вечер, так что тоску наведут на жену и детей, а приказчик выйдет весь в поту из кабинета, как будто верст за тридцать на богомолье пешком
ходил.
Часто
по ночам, в особенности лунным, он не мог спать только потому, что испытывал слишком большую волнующую радость жизни, и, вместо
сна, иногда до рассвета
ходил по саду с своими мечтами и мыслями.
— Нет, нет, нет! — вскричал вдруг Иван, — это был не
сон! Он был, он тут сидел, вон на том диване. Когда ты стучал в окно, я бросил в него стакан… вот этот… Постой, я и прежде спал, но этот
сон не
сон. И прежде было. У меня, Алеша, теперь бывают
сны… но они не
сны, а наяву: я
хожу, говорю и вижу… а сплю. Но он тут сидел, он был, вот на этом диване… Он ужасно глуп, Алеша, ужасно глуп, — засмеялся вдруг Иван и принялся шагать
по комнате.
Ночью я плохо спал. Почему-то все время меня беспокоила одна и та же мысль: правильно ли мы идем? А вдруг мы пошли не
по тому ключику и заблудились! Я долго ворочался с боку на бок, наконец поднялся и подошел к огню. У костра сидя спал Дерсу. Около него лежали две собаки. Одна из них что-то видела во
сне и тихонько лаяла. Дерсу тоже о чем-то бредил. Услышав мои шаги, он спросонья громко спросил: «Какой люди
ходи?» — и тотчас снова погрузился в
сон.
Как во
сне проходят передо мной и Каролина Карловна, и Генриетта Карловна, и Марья Андреевна, и француженка Даламберша, которая ничему учить не могла, но пила ерофеич и ездила верхом по-мужски.
Но
прошла неделя,
прошла другая — Конон молчал. Очевидно, намерение жениться явилось в нем плодом той же путаницы, которая постоянно бродила в его голове. В короткое время эта путаница настолько уже улеглась, что он и сам не помнил, точно ли он собирался жениться или видел это только во
сне. По-прежнему продолжал он двигаться из лакейской в буфет и обратно, не выказывая при этом даже тени неудовольствия. Это нелепое спокойствие до того заинтересовало матушку, что она решилась возобновить прерванную беседу.
Евгения Петровна тихо
прошла со свечою
по задним комнатам. В другой маленькой детской спала крепким
сном мамка, а далее, закинув голову на спинку дивана, похрапывала полнокровная горничная. Хозяйка тем же осторожным шагом возвратилась в спальню. Вязмитинов еще не возвращался. В зале стучал медленно раскачивающийся маятник стенных часов.
Но все это
прошло мимо, словно скользнуло
по мне. Как будто я видел во
сне какое-то фантастическое представление, над которым и плакать и хохотать хочется…
И вдруг, знаете, сижу я один, будто
сном забывшись, и слышу, что
по избе благовоние разливается: фимиам не фимиам, а такого запаху я и не слыхивал — одно слово,
по душе словно мягким
прошло: так оно сладко и спокойно на тебя действует.
Одно Краснову было не
по нутру — это однообразие, на которое он был, по-видимому, осужден. Покуда в глазах металась какая-то «заря», все же жилось веселее и было кой о чем поговорить. Теперь даже в мозгу словно закупорка какая произошла. И во
сне виделся только длинный-длинный мост, через который
проходит губернатор, а мостовины так и пляшут под ним.
Только единственный сын Анны Павловны, Александр Федорыч, спал, как следует спать двадцатилетнему юноше, богатырским
сном; а в доме все суетились и хлопотали. Люди
ходили на цыпочках и говорили шепотом, чтобы не разбудить молодого барина. Чуть кто-нибудь стукнет, громко заговорит, сейчас, как раздраженная львица, являлась Анна Павловна и наказывала неосторожного строгим выговором, обидным прозвищем, а иногда,
по мере гнева и сил своих, и толчком.
В дикий восторг пришел В.В. Давыдов, выпросил у М.М. Чемоданова рисунок и долго носился с ним, показывая направо и налево. Четверостишие
ходило по Москве. К другому оригиналу я написал какие-то восемь строк насчет
сна бедняка, которому грезится во
сне сытый богач.
Вечером, после чаю, который, в первый раз в жизни,
прошел совершенно безмолвно, он встал,
по обыкновению, на молитву; но напрасно губы его шептали обычное последование на
сон грядущий: возбужденная мысль даже внешним образом отказывалась следить за молитвой.
На дьякона стал налегать
сон; он поплотней прислонился к пирамиде и задремал, но ненадолго; ему вдруг почудилось, как будто кто-то громко топнул, Ахилла открыл глаза: все было тихо, только небо изменилось; луна побледнела, и
по серой пирамиде Савелия ползла одна длинная и широкая тень. Тучилось и пахло утром. Ахилла встал на ноги, и в эту минуту ему опять показалось, что
по кладбищу кто-то
ходит.
Ему стало так горько, что он решил лучше заснуть… И вскоре он действительно спал, сидя и закинув голову назад. А
по лицу его, при свете электрического фонаря,
проходили тени грустных
снов, губы подергивались, и брови сдвигались, как будто от внутренней боли…
Они сразу выдали людям свой грех: Матвей
ходил как во
сне, бледный, с томными глазами; фарфоровое лицо Палаги оживилось, в глазах её вспыхнул тревожный, но добрый и радостный огонь, а маленькие губы, заманчиво припухшие, улыбались весело и ласково. Она суетливо бегала
по двору и
по дому, стараясь, чтобы все видели её, и, звонко хлопая ладонями
по бёдрам, вскрикивала...
— Это такие люди — неугомонные, много я их встречал. Говорят, будто щуров
сон видели они: есть такая пичужка, щур зовётся. Она
снами живёт, и песня у неё как бы сквозь дрёму: тихая да сладкая, хоть сам-то щур — большой, не меньше дрозда. А гнездо он себе вьёт при дорогах, на перекрёстках.
Сны его неведомы никому, но некоторые люди видят их. И когда увидит человек такой сои — шабаш! Начнёт
по всей земле
ходить — наяву искать место, которое приснилось. Найдёт если, то — помрёт на нём…
По воскресеньям к Лотте
ходит «ейный» двоюродный брат, и тогда Агатон на целый день уходит из дома, сначала в греческую кухмистерскую, потом на ералаш (
по 1 /10 копейки за пункт) к кому-нибудь из бывших помпадуров, который еще настолько богат средствами, чтоб на
сон грядущий побаловать своих гостей рюмкой очищенной и куском селедки.
Дело шло к вечеру. Алексей Абрамович стоял на балконе; он еще не мог прийти в себя после двухчасового послеобеденного
сна; глаза его лениво раскрывались, и он время от времени зевал. Вошел слуга с каким-то докладом; но Алексей Абрамович не считал нужным его заметить, а слуга не смел потревожить барина. Так
прошло минуты две-три,
по окончании которых Алексей Абрамович спросил...
Так и заснул навсегда для земли человек, плененный морем; он и женщин любил, точно сквозь
сон, недолго и молча, умея говорить с ними лишь о том, что знал, — о рыбе и кораллах, об игре волн, капризах ветра и больших кораблях, которые уходят в неведомые моря; был он кроток на земле,
ходил по ней осторожно, недоверчиво и молчал с людьми, как рыба, поглядывая во все глаза зорким взглядом человека, привыкшего смотреть в изменчивые глубины и не верить им, а в море он становился тихо весел, внимателен к товарищам и ловок, точно дельфин.
Крик его, как плетью, ударил толпу. Она глухо заворчала и отхлынула прочь. Кузнец поднялся на ноги, шагнул к мёртвой жене, но круто повернулся назад и — огромный, прямой — ушёл в кузню. Все видели, что, войдя туда, он сел на наковальню, схватил руками голову, точно она вдруг нестерпимо заболела у него, и начал качаться вперёд и назад. Илье стало жалко кузнеца; он ушёл прочь от кузницы и, как во
сне, стал
ходить по двору от одной кучки людей к другой, слушая говор, но ничего не понимая.
Проходит день, другой; вы рассылаете
по всем дорогам гонцов, сыщиков, сами мечетесь туда и сюда, теряете
сон, аппетит,
сходите с ума.
Правда,
по выходе из гимназии не было у меня ни одного припадка, дорогой даже
прошли стеснения и биения сердца и в деревне не возобновлялись; но я стал каждую ночь бредить во
сне более, сильнее обыкновенного.
Казалось мне, когда я очнулся, что момент потери сознания был краток, и шкипер немедленно стащит с меня куртку, чтоб холод заставил быстрее вскочить. Однако не исчезло ничто за время
сна. Дневной свет заглядывал в щели гардин. Я лежал на софе. Попа не было. Дюрок
ходил по ковру, нагнув голову, и курил.
Это известие заставило воеводу задуматься. Дал он маху — девка обошла, а теперь Арефа будет
ходить по городу да бахвалиться. Нет, нехорошо. Когда пришло время спуститься вниз, для допроса с пристрастием, воевода только махнул рукой и уехал домой. Он вспомнил нехороший
сон, который видел ночью. Будто сидит он на берегу, а вода так и подступает; он бежать, а вода за ним. Вышибло из памяти этот
сон, а то не видать бы Арефе свободы, как своих ушей.
Горячие девичьи
сны грезой
прошли, а потом все повернулось по-другому.
И с внезапной острой тоскою в сердце он понял, что не будет ему ни
сна, ни покоя, ни радости, пока не
пройдет этот проклятый, черный, выхваченный из циферблата час. Только тень знания о том, о чем не должно знать ни одно живое существо, стояла там в углу, и ее было достаточно, чтобы затмить свет и нагнать на человека непроглядную тьму ужаса. Потревоженный однажды страх смерти расплывался
по телу, внедрялся в кости, тянул бледную голову из каждой поры тела.
Пользуясь часом общего в Обломовке послеобеденного
сна, он разминался, бывало: «…взбегал на галерею (куда не позволялось
ходить, потому что она каждую минуту готова была развалиться), обегал
по скрипучим доскам кругом, лазил на голубятню, забирался в глушь сада, слушал, как жужжит жук, и далеко следил глазами его полет в воздухе».
Петр. В мою комнату от стариков запах деревянного масла
проходит… Должно быть, от этого во
сне я видел, будто плыву
по какой-то реке, а вода в ней густая, как деготь… Плыть тяжело… и я не знаю — куда надо плыть… и не вижу берега. Попадаются мне какие-то обломки, но когда я хватаюсь за них — они рассыпаются в прах… гнилые, трухлявые. Ерунда… (Насвистывая, шагает
по комнате.) Пора бы чай пить…
Страшно медленно, скучно и тяжело, точно длинный
сон, тянулся для Буланина этот первый день гимназической жизни. Были минуты, когда ему начинало казаться, что не пять или шесть часов, а
по крайней мере полмесяца
прошло с того грустного момента, как он вместе с матерью взбирался
по широким каменным ступеням парадного крыльца и с трепетом вступил в огромные стеклянные двери, на которых медь блестела с холодной и внушительной яркостью…
А во
сне сны еще веселее, нежели наяву, снятся. Снится ему, что сам губернатор о такой его помещичьей непреклонности узнал и спрашивает у исправника: «Какой такой твердый курицын сын у вас в уезде завелся?» Потом снится, что его за эту самую непреклонность министром сделали, и
ходит он в лентах, и пишет циркуляры: «Быть твердым и не взирать!» Потом снится, что он
ходит по берегам Евфрата и Тигра…
Отважнейшие из них действовали строем, располагаясь кучами в толпах, где удобно было при содействии казака произвести натиск и смятение и во время суматохи обыскать чужие карманы, сорвать часы, поясные пряжки и повыдергать серьги из ушей; а люди более степенные
ходили в одиночку
по дворам, жаловались на убожество, «сказывали
сны и чудеса», предлагали привороты, отвороты и «старым людям секретные помочи из китового семени, вороньего сала, слоновьей спермы» и других снадобий, от коих «сила постоянная движет».
По-видимому, вчерашний рассказ, большое количество водки, пары которой только
проходили через его голову, разгоряченную старыми растревоженными воспоминаниями, и ночь без
сна, — все это не
прошло для г-на Кругликова даром.
Матрена. Да, уж это дело такое. Глянь-ка сюда. (Шепотом, оглядываясь.) Была я, ведашь, у старичка этого за порошками, — он мне на две руки дал снадобья. Глянь-ка сюда. Это, говорит, сонный порошок. Дай, говорит, один —
сон такой возьмет, что хоть
ходи по нем. А это, говорит, такое снадобье, если, говорит, давать пить — никакого духа нет, а сила большая. На семь, говорит, разов,
по щепоти на раз. До семи разов давай. И слобода, говорит, ей скоро откроется.
Матушка откармливает своего Митрофанушку, а он, съевши на
сон грядущий солонины ломтика три, да пирожков подовых пять или шесть, — ляжет да и тоскует целую ночь, а
по утру как шальной
ходит…
Я сел в кресло вздремнуть немного, вдруг сквозь
сон этак слышу, что гость мой
ходит по комнате и что-то с жаром говорит, открываю я глаза, прислушиваюсь: рассказывает он, что будто бы там, где они стоят, живут все богатые помещики, и живут отлично, и что будто бы там жениться на богатой невесте так же легко, как выпить стакан воды.
Чуть не до полночи пировали гости за ужином. Наконец разошлись. Не все скоро заснули; у всякого своя дума была. Ни
сон, ни дрема что-то не
ходят по сеням Патапа Максимыча.
Ушла в свою боковушку Аксинья Захаровна. А Патап Максимыч все еще
ходил взад и вперед
по горнице. Нейдет
сон, не берет дрема.
Ходит сон по людям, спят все, ровно маковой воды напились.
Про былую тяжбу из-за пустошей миршенцы якимовским словом не поминали, хоть Орехово поле, Рязановы пожни и Тимохин бор глаза им по-прежнему мозолили. Никому на ум не вспадало, во
сне даже не грезилось поднимать старые дрязги — твердо помнили миршенцы, сколько бед и напастей из-за тех пустошей отцами их принято, сколь долго они после разоренья
по миру
ходили да
по чужим местам в нáймитах работали. Но вдруг ровно ветром одурь на них нанесло: заквасили новую дежу на старых дрождях.
Ходит сон по селам, дрема
по деревням: ни ближнего говора, ни дальнего людского гомона не слышно.
Пролетела, как
сон, пасхальная неделя. За нею еще другие…
Прошел месяц. Наступило лето… Пышно зазеленел и расцвел лиловато-розовой сиренью обширный приютский сад. Птичьим гомоном наполнились его аллеи. Зеленая трава поднялась и запестрела на лужайках… Над ней замелькали иные живые цветики-мотыльки и бабочки. Зажужжали мохнатые пчелы, запищали комары…
По вечерам на пруду и в задней дорожке лягушки устраивали свой несложный концерт после заката солнца.
Как во
сне прошла вторая половина спектакля для Дуни… Бедные нищие юноша и девушка,
по ходу пьесы обращенные феей в королевских детей, скоро, однако, тяготятся своей новой долей. Им скучно без обычного труда, среди роскоши и богатства придворной жизни… Дворцовый этикет с его церемониями скоро надоедает им, и они со слезами бросаются к ногам доброй феи, умоляя ее превратить их снова в бедных крестьян. И волшебница Дуня исполняет их просьбу.
Однажды он поднялся задолго до рассвета. Сквозь
сон я слышал, как он собирался и заряжал ружье. Потом я снова заснул и проснулся тогда, когда уже было совсем светло. Открыв глаза, я увидел Ноздрина. Он был недоволен тем, что рано встал,
ходил понапрасну, проголодался и разорвал обувь, которую теперь надо было починять. За утренним чаем он рассказал, между прочим, что спугнул с протоки филина, который,
по его словам, был в воде.
И видел Филипп
сон. Всё, видел он, изменилось: земля та же самая, дома такие же, ворота прежние, но люди совсем не те стали. Все люди мудрые, нет ни одного дурака, и
по улицам
ходят всё французы и французы. Водовоз, и тот рассуждает: «Я, признаться, климатом очень недоволен и желаю на градусник поглядеть», а у самого в руках толстая книга.